Actions

Work Header

Rating:
Archive Warning:
Category:
Fandoms:
Relationship:
Characters:
Additional Tags:
Language:
Русский
Stats:
Published:
2022-07-22
Completed:
2022-08-12
Words:
21,191
Chapters:
7/7
Comments:
8
Kudos:
13
Hits:
198

Реминисценция

Summary:

— Ты бы убил меня, если бы понял всё правильно. И я тебя — тоже.

оборотни!ау, где Юкхэй — волк, Тэн проклят, боги жестоки, а чувства фатальны.

Notes:

когда-то я начинала писать эту работу, но в итоге спрятала ее в черновики. сейчас наконец закончу.

я возвращаюсь в фд спустя очень-очень много времени так что любой фидбэк будет ценен втройне.

надеюсь, вы тоже скучали.

p.s. реминисценция - "неявная цитата", размещенная в одном художественном произведении отсылка, мотив из более раннего произведения.

Chapter 1: тысячу лет назад

Chapter Text

— Ты убьёшь меня, — говорит омега, и Юкхэй теряется. Потому что это не вопрос. Пленник сидит на полу, прижав колени к груди, сидит тихо, недвижимо, и смотрит на альфу большими чёрными глазами.

Он спокоен. Абсолютно. Сверхъестественно.

Он повторяет:

— Ты меня убьёшь, — голос ровный, без тени сомнения. Только обречённость сквозит такая, что сердце стискивает верёвками.

— Я должен был, — осторожно произносит Юкхэй. — Но…

— Это я, — голос омеги проседает ещё на пару тонов горечи, — должен был.

Он прислоняется затылком к стене и отводит взгляд. Прикрывает глаза устало. Свет луны отражается от бледной кожи, и парень словно светится в этой темной и тесной комнате.

Юкхэй даже не знает имени. И с каждым чужим словом всё меньше понимает, как себя вести. Омега не смог бы его убить. Никак. Он даже не волк, он из кошачьих, и в разгар боя он был способен только бежать. Что и пытался сделать — Юкхэй ворвался в его хижину в последний момент. Нюх тогда забили благовония, глаза заслезились от дыма, а оборотень с чёрной шерстью и кошачьими глазами попытался проскочить мимо него. Юкхэй помешал. Царапины его когтей и сейчас проступают на чужом плече. Белом. Этот омега редко видел солнце. И Юкхэй должен был его убить, всех из чужого племени убивали, но омега не стал бежать дальше. Драться тоже не стал. Он сделал то, что Юкхэю сначала показалось больной игрой воображения. Омега опрокинулся на спину. Прямо перед волком. Глядя ему в глаза. Открыв шею.

У волков это значит абсолютную преданность. Доверие. И Юкхэй был способен убить врага, чужака из проклятого всеми богами племени. Когда альфа в обличье волка, в крови играет инстинкт охоты, а перед глазами стоит ярко-алое марево, убивать в принципе легко.

Юкхэй не смог убить того, кто ему доверился.

Если честно, он ждал благодарности.

Он сжимает и разжигает ладони. Не в силах отвести взгляд от омеги. Худого, бледного, с короткими чёрными волосами. Из-под них альфу режет откровенно затравленный взгляд. Безысходный. Без единой искры.

Это странно. Потому что белую кожу парня рассекают чёрные письмена. Руны. На руках, ногах, шее. Вокруг глаз. Поверх переносицы. Под ярко-красными одеждами наверняка всё тело разрисовано. Его племя считало омегу избранником богов. Их голосом. Пророком. Его должны были превозносить, почитать и слушать. Однако он не выглядит как человек, которого слушали. Он выглядит как подросток, уставший, загнанный, и дело не в последних днях. Не только в них. То отчаяние, которое плещется на дне кошачьих глаз, должно копится годами. Жизнями. Верёвкам на тонких запястьях — всего несколько дней. К тому же Юкхэй приказывал, чтобы с пленником нормально обращались. На нём царапины лишней нет. Только те, которые на плече (которые от Юкхэя), проглядывают через порванную ткань. Омега придерживает лоскуты так, чтобы прикрыть кожу. Он боится. Это нормально. Наверное. Юкхэй никогда раньше не брал пленников, но он знает, что им положено бояться. Он знает, что с ними делают. Связанный омега, которому никто не поможет. Альфа, который владеет его жизнью. Всем им.

Единственное, что делает Юкхэй — это опускается перед ним на колени. Нужно развязать путы на запястьях. Волк впервые, находясь в человеческом обличье, его касается, и омега не одёргивается. Даже не вздрагивает. Он смотрит на то, как Юкхэй берёт его руки в свои, и только отчаяние в тёмном взгляде становится на три тона пронзительнее.

Это кажется странным. Омега весь странный. С горячей кожей, покрытой рунами, со сбитым вмиг дыханием и взглядом, который он резко упирает в пол.

Кожа запястий — неожиданно мягкая. Тонкая.

Альфе тоже чуть-чуть сложно дышать.

Он тоже чувствует то, чего к чужаку не должен.

— Как тебя зовут? — спрашивает Юкхэй, распутывая верёвки. Для того чтобы сосредоточиться на верёвках, а не на тонких руках, требуется усилие воли. Омегу хочется касаться. Но движения сковывает непонятно откуда взявшаяся уверенность: с ним нужно быть осторожным. Бережным. Дело не только в том, что он в полтора раза меньше. Дело в том, что ёкает внутри и давит на виски тяжелым обручем. Каждый раз, когда омега смотрит в его лицо. Словно всё это уже было. Словно Юкхэй точно так же не знал, что делать, ошибался — ужасно ошибался — и в итоге получал именно этот, тягучий и изболевшейся, взгляд из-под ресниц.

— Ты не помнишь, — омега вдруг улыбается. Так, что это хуже самого громкого смеха и самых страшных истерик. Глаза, глядящие прямо альфе в лицо, краснеют. Но омега не плачет. Пока ещё. — Ты убьёшь меня. Я не смог сбежать, я… Боги, я никогда не умею от тебя бежать. Я знал, что ты меня найдёшь. Ты мне снился.

Омега говорит быстро, а замолкает — резко. Чтобы закусить губу, пережить несколько секунд боли и, кажется, взять себя в руки.

— Читтапон. В этот раз меня так назвали.

Юкхэй сглатывает. Не в силах отделаться от ужасного по силе дежавю. И желания сделать… что-то. Сделать что-то иначе. Читтапон говорит так, словно он сумасшедший, но в его племени его считали святым. Второй вариант в глазах Юкхэя куда ближе к правде. Касаться хочется, но страшно. Из-за рун. Язык незнакомый, чем исписана чужая кожа — не разобрать, однако омега неожиданно сам поясняет:

— Обереги, — он прячет ладони под широкими красными рукавами. — И молитвы. О прощении.

Читтапон улыбается — так же пугающе, как в прошлый раз — и резюмирует:

— Не сработали.

Юкхэй жмурится, вконец рассыпаясь на сотню противоречивых ощущений. Он понятия не имеет, о чём говорит Читтапон. Но ощущение такое, словно знает его. Словно видел раньше. Желание касаться, его отчаяние, руны, тихий запах благовоний. Его глаза. Юкхэю плохо. Альфу кроет чем-то, что сильнее любой воли, природы и законов реальности. Перед ним — кровный враг их рода. Живой и развязанный. И чувство такое, словно этой самой верёвкой сердце альфы крепят к чужому. Прямо сейчас. Точно так же, как омега не умеет от него убегать, Юкхэй не умеет ему сопротивляться.

— Почему ты говоришь, что я тебя убью? — звучит злее, чем должно было. Однако омега и бровью не ведёт. Только пожимает плечами с заведомо неподъёмной грустью:

— Ты всегда так делаешь. Они тебя вынудят. Это моя вина. Но… Но всё равно….

Омега вдруг весь съёживается. Опускает взгляд, обнимает себя руками, как может, прячется под одеждой. Он кажется очень маленьким в углу этой комнаты. Он будто хочет исчезнуть. И просит тихо — так тихо, что слышно всхлипы, которые вот-вот прозвучат:

— Не трогай меня, — вместе с чужим голосом что-то в груди альфы срывается вниз. — Вдруг это поможет. Если ты не тронешь, и… И я тебя не буду. Я очень постараюсь. Пожалуйста. Юкхэй.

Собственное имя из-под чужих губ звучит невозможно мягко. Читтапон — невозможный. И отказать ему не получается. Не сейчас. Юкхэй словно перед святыней, у алтаря, и вместо желания присвоить — одно сплошное благоговение. Готовность поклоняться. Благодарность и чувство вины.

Никто не действовал на альфу так. Будто магией.

Ещё несколько минут — и в мозгах окончательно сломаются все центры критического мышления. Альфа не может себе этого позволить. Он вожак, он воин, все в обозримом мире знают его имя, а он должен держать этот мир в руках.

Юкхэй не понимает, что происходит, и от двусмысленности в воздухе тянет завыть.

— Хочешь есть? — альфа пытается опустить тему на что-то земное и понятное.

Омега — хоть и с опозданием — кивает.

Юкхэй мог бы позвать слуг, но омегу не хочется никому показывать. Вожак сам сводит его на кухню, накормит, напоит, постарается успокоить и понять. Только перед этим — даст одежду. Свою, и она будет висеть мешком, однако лучше так. Порванные красные ткани — плохое подспорье для фразы «не трогать». А Юкхэй действительно Читтапона слушает. Пытается. Омега знает больше него, и переступать через его слова кажется глупостью. Насилием. Хотя в насилии нет ничего ненормального, особенно — по отношению к пленнику, просто… Не в этот раз. Не с ним.

Другие альфы бы не поняли, почему. Юкхэй и сам не понимает. Он только даёт омеге рубашку, штаны, халат сверху, и выходит за дверь, чтобы дать спокойно переодеться.

Тихий стук в дверь зовёт обратно через несколько минут. Тэн, укутанный в чёрные ткани, не благодарит его за одежду. Он не спрашивает, что будет дальше. Воспринимает милосердие как должное и всё-таки не так уж сильно боится.

Юкхэй разглядывает черные линии рун и худое тело.

Юкхэй хочет обхватить его, но чувство такое, словно порежется.

Юкхэю сложно рядом с ним. Он провожает его до кухни, садит за стол, колется о чужое молчание, о взгляд прямиком из прошлого, и оставляет всё это с приказом не покидать этаж. У альфы ещё есть дела. Нужно пересчитать тех чужаков, которые не пленники, а мясо для жертвоприношений, нужно провести совет, нужно решить, чьи земли стая присвоит следующей. Они — те, на чьей стороне боги. Они одни умеют проводить ритуал, позволяющий обращаться волками. Чужаки, согнанные, как скот, послужат именно этой цели. Когда настанет время нового похода, их убьют, прочитав заклятия, волки примут форму хищников, и никто их не остановит.

О том, зачем Юкхэю живой чужак в собственном доме, он старается просто не думать.

Юкхэй — вожак. Он не человек, он выше. Он не обязан быть справедливым или милосердным — только яростным, сильным и до последней капли крови преданным стае. Его долг — если понадобится — порвать на куски самого себя, но сохранить стаю целой. Ему позволено больше, чем кому-либо ещё.

И этим же вечером он не может даже задышать.

Читтапон лежит на его кровати. Спит. Во всех своих одеждах, вдобавок — в халате Юкхэя сверху, так что кожи почти не видно. Только ладони и ступни. Лицо. Спокойное и хрупкое. Омега сказал, что его руны — обереги — не работают, но Юкхэю так не кажется. Есть что-то, что останавливает альфу от касаний. Что-то внутри, что при каждом взгляде на омегу ломается. Что-то важное. Важнее костей.

Альфа так и стоит на пороге, не зная, как двинуться, когда Читтапон открывает глаза. Хлопает ими несколько секунд. Переводит взгляд на Юкхэя, глядит (по ощущениям — стреляет) в упор и весь как-то неуловимо-мягко подбирается. Садится на кровати. Альфа ощущает, что ему разрешено сесть рядом.

Таким, как этот омега, никогда не позволено быть в одной кровати с альфой. Пророки принадлежат богам. Пленник принадлежит Юкхэю. Он ещё спросит у своих жрецов, как решить это противоречие и не навлечь на себя божий гнев. Пока же — опускается на простыни.

— Мне нужны чернила, — доносится сбоку тихая просьба, — а лучше — хна. Мои руны скоро сотрутся. Я без них не могу.

Юкхэй видел пророков. Кто-то из них тоже рисовал на себе. Но не так много. Не постоянно. У Читтапона линии рун — на запястьях, на ногах, чернят скулы и лоб. Тонкие узоры покрывают кожу целиком. Юкхэй очень хочет увидеть кожу целиком

— Почему? — спрашивает он, поворачиваясь к Читтапону. Тот, оказавшись так близко к волку, сжимается. Становится ещё меньше. Ещё тише:

— Я должен молиться, — омега заламывает себе пальцы. — Я проклят. За ужасное дело. Боги должны видеть, что я молю о прощении. Это, — он показывает ладонь, испещрённую знаками, — молитвы. Это то, что может меня спасти. Надеюсь, что может.

— Ты не уверен? — спрашивает Юкхэй, просто чтобы не молчать. В ответ он получает улыбку. Грустную. С привкусом знакомого уже отчаяния:

— Наверное, мне стоит молится за свою следующую жизнь, — Читтапон опускает голову. — В этой ты уже меня нашёл.

Юкхэй вздыхает. Тихо. Он боится сделать что-то резкое или громкое, боится нарушить атмосферу, паутиной вяжущую их обоих, и он наконец признаётся:

— Я просто не понимаю, о чём ты говоришь.

— Счастливый, — комментирует омега и плавно откидывается на спину. Рассказывает, глядя в потолок: — Но это всегда была только моя вина. Логично, что только я помню.

— Что помнишь? — хмурится альфа.

Читтапон лежит рядом с ним. Открыв шею. Прикрыв глаза. Он красивый настолько, что нереальный, и руку протяни — коснешься, но… Но Юкхэй знает, что тогда не отпустит.

Читтапон не боится его. Это кажется правильным и очень хрупким. Было бы больно ломать. Так что Юкхэй сжимает ладони в кулаки и отводит взгляд.

Приглушенный голос заставляет вздрогнуть.

— Я помню тебя. В клетке. Боги сказали тебя убить, сказали, что тогда мы будем процветать, а волки исчезнут. Но… — Читтапон запинается. — Но разве я мог, когда ты был такой… такой красивый. Так на меня смотрел.

Юкхэю начинает казаться, что он ошибся насчет святости. Или все пророки слегка сумасшедшие? Того, о чем говорит Читтапон, не было. Просто не было, Юкхэя вообще никто никогда не сажал в клетки. Они с омегой встретились меньше луны назад, Юкхэй напал, а большой черный кот лег перед ним на спину. Кот смотрел на него черными глазами и дышал тяжело. Нос забивала кровь, текущая из раны. Ярко-красные рубцы от когтей Юкхэя и сейчас есть на плече омеги. Юкхэй увидит, если снимет с него свой халат.

Мысль об этом заставляет сильнее сжать кулаки.

— Я соврал вожаку. Я посмотрел в глаза волку, в твои глаза, и я уже ничего другого не видел. Я соврал, что боги не хотят твоей смерти. Что тебя нужно отпустить, и тогда война нас минует, — медовый голос срывается на шепот. — Я сбежал с волком.

Юкхэй понимает вдруг, что знает эту историю. Слышал легенду. Как молодой вожак, его предок, попал в плен к кошачьим, а те его зачем-то отпустили. Никто не знал, зачем. Как вообще это было возможно. Но дальше вожак вырос в талантливого и жестокого, в того, кто не раз спасал стаю, кто дал ей чужие земли и выиграл первые несколько войн. Он истребил всех, кто видел его в клетке. И старики говорили Юкхэю, что он на него похож. Но никто и никогда не говорил о том, что с тем вожаком был какой-то кошачий пророк. Его не было. Нигде в истории.

— Я изменил богам. Я предал свой род, — болезненно гнет пальцы омега. — Я… Я предал все свои обеты с ним. С тобой. Боги не прощают такое.

Читтапон рассказывает так, словно жил двести лет назад. Сумасшедший или святой. Святой или сумасшедший. Проклятый, как себя назвал он сам.

Читтапон накрывает лицо ладонями. Руны на них тихо поблескивают в свете луны.

— Боги теперь вручают мою жизнь тебе. И они заставят тебя её забрать. За то, что я их ослушался, я буду умирать сотни раз. Тысячи. Я не знаю, как это прекратить, и… И мне нужны хотя бы чернила. Понимаешь?

Понимает. Это кажется бредом, но внутри тянет и ноет, прямо под сердцем, и в чужих словах есть нечто. Знакомое. Тоскливое. Вызывает тяжёлое, жгучее, ужасное чувство вины.

Юкхэй кивает. В нём всё откликается на чужие слова. Необъяснимо и странно верит. Он накрывает чужую ладонь своей, и он точно делал это прежде. Однако в этот раз омега отдёргивает руку:

— Не трогай, — произносит он резко. Вздыхает судорожно. И добавляет — тише, но тон голоса будто плетью проходится по спине: — Не трогай меня. Потому что если ты прикоснёшься ко мне, то я не выдержу, и… Я хочу сделать всё правильно. Хотя бы раз. Я хочу вымолить свою жизнь. Не мешай мне. Пожалуйста.

Юкхэй хочет его. Он понимает это так естественно, словно знал всегда. Он хочет обладать им, оберегать его, держать в руках, но ещё он знает другое. Он знает, что никогда не будет его заслуживать. Он не сможет расплатиться за чужую жертвенность. Боги жестоки к ним обоим.

— Пожалуйста, — в голосе омеги слышатся слёзы, а ладони он сжимает в кулаки. — Дай мне чернила, не трогай меня и постарайся не убивать как можно дольше.

Голова начинает болеть. По черепу словно изнутри бьют молоточками. Бьёт чем-то, что вспомнить невозможно физически, но вспомнить необходимо.

Со стороны слова омеги наверняка звучит как бред. Но для Юкхэя — как самое малое, что он может сделать. В благодарность. В нём откуда-то есть эта благодарность, и вина, и бесконечное желание защитить.

Он не представляет, что смог бы забрать жизнь омеги.

Читтапон всхлипывает. Сдавленно, глухо, и царапает лицо разрисованными пальцами.

Внутрь, прямо под рёбра, селится уверенность: Юкхэй не должен его потерять. Если он потеряет омегу, то после ему будет плевать вообще на всё, что он ещё потеряет.

Боги неумолимы — поэтому они боги — но ведь должен быть способ

Не в этой жизни — так в следующей.